А вот это уже чересчур!

Именно ненависть – не страх! – и заставила Кенета опомниться. Со страхом он уже был знаком. Воин должен уметь не бояться – но должен уметь и бояться. Иначе он не воин, а покойник. Да и нет на земле человека, который на самом деле совсем уж ничего не боится: ни смерти, ни рабства, ни долгов, ни мышей, ни темноты… словом, чего-нибудь. И если ты не знаешь страха – значит ты не знаешь, как с ним справиться, когда перед тобой лицом к лицу встанет твой тот самый страх, главный, единственный. Аканэ очень хорошо обучил Кенета, когда и как нужно бояться. Способность страшиться была в натуре Кенета. А вот ненависть к человеку, от которого он видел одно только добро, да еще если она удовольствие доставляет, – о нет!

Кенет запрокинул голову и рассмеялся. Ненависть была ложью. Ложью был и страх, с самого начала пути вынуждавший его ошибаться раз за разом. Теперь с этим покончено. Это не его страх и не его ненависть. Это страх перед ним и ненависть к нему. Отчаянные попытки врага защититься. Прав был Толай – его боятся. Значит, он на верном пути. Значит, он сможет!

И Кенет бестрепетно зашагал вперед – откуда только силы взялись!

Больше ему ничто не мешало. Дорога оказалась легкой на удивление. Конечно, после подобных фокусов следует держать ухо востро: кто его знает, какие еще хитрые штучки у врага в запасе? Кенет и не собирался пренебрегать осторожностью, но страшно ему больше не было, и снег уже не слепил его.

Упиваясь своей вновь обретенной храбростью, Кенет едва не сбился с пути. Он чуть было не пошел по тропе. Но солнце, до сих пор сиявшее слева от него, сверкнуло ему прямо в глаза, и он невольно прикрыл их ладонью. Этой мгновенной остановки ему хватило, чтобы сообразить что к чему.

Тропа спускалась с горы, шла через небольшую долину и вновь поднималась вверх по косогору. Толай клялся-божился, что тропа с горы на гору проходит прямо. На самом же деле, как и во снах кузнеца, тропа загибала круто в сторону. Прямым ходом от одной горы до другой не более часа. Путь по тропе занимает не меньше четырех. И все горцы свято уверены, что путь по тропе – наикратчайший.

Кенет свернул с тропы и зашагал по нетронутому снегу. К тому самому месту, которое Толаю и во сне-то было видеть страшно. Которое даже и во сне никто другой увидеть не мог. Туда, где посреди снега лежал огромный черный камень, имеющий власть искажать сны.

Кенет ожидал увидеть нечто очень древнее, иссеченное ветрами, дождями и снегами. Но, приблизившись, он с удивлением обнаружил, что годы пощадили черный камень. Он выглядел так, словно земля только что выплюнула его из своего огненного нутра. Каждый его излом был острым и резким, не сточенным, не смягченным за минувшие тысячелетия. Он был чужд этому миру, этим горам. Хоть он и лежал на их земле, но не соприкасался с горами ничем и ни в чем – и горы не могли с ним соприкоснуться. Природа не тронула его.

Кенет глядел как завороженный. Чуждость черного камня потрясала его. Камень принадлежал какому-то совсем иному, не этому миру… и, будто в ответ на мимолетную мысль Кенета об этом другом мире, камень распахнулся, словно дверь. И мир, о котором Кенет едва успел подумать, предстал перед ним въяве…

…У отца, конечно, седины в волосах прибавилось, но он был жив. И мачеха ласково улыбалась Кенету, глядя, как весело играет со сводным братом малыш Бикки. И старый волшебник не отказал ему – наоборот, он был только рад принять его в ученики. Да и фехтуя с Аканэ, Кенет вовсе не выглядел несмышленым увальнем; Аканэ хвалил его то и дело. И многое, многое другое…