Через несколько минут пели все. Еще недавно изнемогавшие трамбовщики – кто бы мог поверить! – припустили бегом. Месильщики глины заводили одну песню за другой. Начинали утром работу с отчаянием, с остервенением, а заканчивали под взрывы дружного хохота. И среди смеха и песен никто не заметил, что парень, который запел самым первым, исчез куда-то.

Работа была закончена за час до срока.

Распорядитель метался вдоль всего участка дороги, бледный от неожиданного счастья, но молчал, чтобы не сглазить удачу. Никто и не пытался с ним заговорить, никто не просил расчета. Все знали: до приезда проверяющих – нельзя. Дурная примета.

Когда тени деревьев потеряли четкость очертаний, расплываясь в еще легких, невесомо-прозрачных сумерках, распорядитель внезапно побледнел еще сильнее, вздохнул, судорожно выпрямился и расправил плечи, поднял левую руку и сделал ею троекратный знак защиты от всяческого зла. Смех и шутки дорожных рабочих затихли мгновенно. Все повскакали на ноги и выстроились вдоль дороги. Недоумевающий Кенет последовал общему примеру. Недоумение его продлилось недолго. Вскоре и он услышал то, что изнемогающий от напряженного ожидания распорядитель расслышал первым. Звук нарастал очень быстро.

Сначала на Кенета надвинулся тяжелый дробный звон, словно пьяные колокола пошли вприскачку. Следом за звоном из-за поворота вылетела тяжелая конница. Фиолетово лоснились мощные черные крупы лошадей, сумеречный розовый отсвет ложился на боевые доспехи всадников. Кенет смотрел, затаив дыхание: такого он отродясь не видывал. Военный парад? Здесь? Откуда? Зачем?

Не успел затихнуть гул подкованных копыт, как дорогу сотряс свинцовый гул. Он стлался вдоль земли, и казалось, не по дороге, а по самому этому гулу с икающим грохотом мчатся боевые колесницы.

– Зачем это? – шепотом спросил Кенет стоящего рядом огромного трамбовщика, потом повторил вопрос уже вполголоса, потом еще раз, громко.

– Деревня, – сплюнул трамбовщик, не отрывая взгляда от дороги. – Это же проверка едет. Проверяют дорогу на прочность. Погоди, это еще не все.

За колесницами следовало несколько человек. Они то и дело нагибались к дороге, а один так и полз на карачках.

– Что, деревня, глазища повылупил? – выдохнул трамбовщик. – Сейчас еще интереснее будет.

Снова раздался дробный рокот, на сей раз мягкий и нестройный. Ему вторил многоголосый мальчишеский визг. На дороге вновь появились кони – на сей раз неоседланные. На передних конях, пригнувшись к самой холке, сидели мальчишки-пастухи и молотили пятками бока своих скакунов, отчаянно вопя и завывая, размахивая в воздухе пастушескими бичами и просто длинными ветками.

Трамбовщик, к изумлению Кенета, вперил в это веселое зрелище тоскливый взор, беззвучно шевеля губами – видимо, читал молитву.

После звона подков, грохота колесниц и стука копыт некованых коней топот сотни босых ног казался особенно тихим. До смешного тихим – словно лягушки шлепают по мокрой траве. Молодые воины и мальчишки-ученики бежали медленно. Лица их были суровы и сосредоточенны, словно у дорожной развилки их ждал если и не смертный бой, то уж серьезная выволочка от начальства – несомненно.

– Теперь – все, – тоскливо произнес трамбовщик; провожая взглядом босых бегунов. – Теперь все прошли. Сейчас им только ноги и копыта осмотрят, тогда нам все и скажут.

Кенет сообразил, зачем нужны были на дороге вольные табунные кони, чьи копыта не знали подков и ступали лишь по мягкой луговой траве; понял, зачем бежали босиком воины. Если тяжелая конница с колесницами испытывала дорогу на прочность, то бегуны и вольные кони проверяли качество дороги: не собьются ли копыта, не поранит ли бегун босые ноги?

Молчание длилось недолго. Проверяющие вернулись на дорогу. Толпа сначала затаила дыхание, а потом разразилась приветственными криками еще раньше, чем проверяющие успели сказать хоть слово: по выражению их лиц люди отлично поняли, что это будет за слово.

Мучительно бледный трясущийся распорядитель выступил вперед. Проверяющие подошли к нему и остановились. А потом медленно, не пренебрегая ни одним движением, что предписывал обычай, отдали ему глубокий земной поклон. Распорядитель ответил им поясным поклоном, пошатнулся и свалился на руки двух каменотесов.

Трамбовщик издал могучее ликующее мычание, подпрыгнул и заключил в объятия четырех человек разом, в том числе и Кенета.

Земной поклон означал наивысшее возможное качество дорожных работ. Ни единой щербинки, ни одного отлетевшего камешка, ни одной поцарапанной ноги. Шелковый путь – вот как это называется. За такую работу платят втрое да еще выставляют бесплатное угощение, и не по обычным каэнским меркам, а со всей возможной щедростью. Что останется после пира, сожгут назавтра на походных жертвенниках и пеплом осыплют дорогу, чтоб она насытилась перед тем, как начнет свою службу.